Не каждому в нашей
весьма средней
полосе
приходилось испытывать
на себе
убийственный
вихрь
торнадо.
А вот мне довелось.
Это было в начале
последнего десятилетия
ХХ века.
Когда в тихую квартиру
на Молодёжной,
дважды,
раз за разом,
врывался
смерч по имени Лёва.
Его сокрушительные,
в духе тогдашних
«лихих девяностых»,
набеги
едва не сделали
то последнее десятилетие
века
окончательным.


Фото неустановленного автора, 1993

И хотя
завывающий
хвост
смерча
состоявший из папы с мамой,
и перемещавшийся
вслед
за ураганным сынком,
как-то смягчал
силу штормового удара
и минимизировал материальный урон,
впечатление осталось апокалиптическое.
И это моё ощущение
с садистским удовлетворением
отметил для себя
коварный Лёвушкин папаша.
Чтобы в последовавшую дюжину лет
в случае малейшего несовпадения
наших мнений,
прибегать к оголтелому шантажу:
«Александр Борисович,
а Вы не соскучились
по мальчику Лёве?»
И, живо представив себе
новую
репетицию Апокалипсиса,
я,
вздрогнув всем телом,
безоговорочно
капитулировал,
без колебаний,
мгновенно
вставая
на путь
жалкого
беспринципного
конформизма.
От судьбы, однако, не уйдёшь.
И настало 21мая 2005 года.
Уж и не знаю,
во что
чёрт дёрнул меня упереться
в нашей с Владиком
предшествовавшей дискуссии,
но злокозненный папаша
осуществил угрозу.
Он
вероломно
нагрянул,
с отпрыском Лёвой…
Неожиданно оказавшимся
внушительных размеров
красивым юношей.


Фото Елены Балабиной, 10 мая 2010

Молчаливым
и спокойным,
даже меланхоличным.
Папа
с подозрительной поспешностью
ретировался,
оставив
огромный пакет
с норвежской селёдкой
на малогабаритной кухне
и крупногабаритного
сыночка Лёвушку
в тесной монтажной комнате.
Оставил года этак на три,
как оказалось.
В пешковскую старину
про такое
говорили: «отдал в люди».
Ну, как чеховского
Ваньку Жукова.
Причём,
предусмотрительно,
вместе с селёдкой,
чтоб «ейной мордой»
«в харю тыкать».
Но тыкать не пришлось:
Лёва за все годы
не только не прикоснулся,
Боже, упаси,
к селёдочному хвосту.
Но и вообще не дал
ни малейшего повода
для «выволочки».
Трансформер
был совершенно неподвижен
и идеально молчалив.
Он лишь наблюдал
за монтажным процессом.
И слушал
мой
перманентный
рабочий монолог
с ещё более бессловесным
монтажёром Лёшей.
Я вещал о наших
персонажах,
и их прототипах
из моей молодости.
Точнее, о прототипках.
А Лёва
изредка
возникал.
Всегда
безотносительно
к текущему
моему монологу.
И с неизменно
бессмысленным
хронографическим
любопытством:
«А в каком году Вы женились на Зине?»
или
«А когда Вы встретились с Расстригиной?»…
И ещё Лёва с каким-то отдельным,
нараставшим,
но сдерживаемым
интересом
поглядывал


Фото Владислава Александровича Беляева, 29 декабря 2007

на тщедушную
бездомную
бабульку Милку.
Балерину,
списанную,
как говорили,
из Мариинки.
Безмолвным призраком
Милка
непрестанно
скользила
аллегро
между нашими
массивными фигурами,
перемещаясь
взад-вперёд
от отведённых ей
двух квадратных метров
зашкафья
до кухни,
с припрятанным там баллоном
Очаковского пива.
Пытливый Лёвин взгляд на
пенсионерку Милку
долго оставался для меня
загадочным.
Тогда как редкие и как бы невпопад
реплики его
по поводу персонажей
очень скоро выдали
родственную душу.
Он предстал начинающим архивариусом,
и конченым барахольщиком.
Из коих свойств произошли для меня
две пользы:
Лёва принёс звук телефонного звонка
для «Зины», точно из тех времён.
И принялся уносить к себе
на спине и в обеих руках
мои старые газеты…
Ну, а главным его благодеянием
останется, безусловно,
тщательнейшея
визуальная
документализация
моих творческих встреч.
Сотни фотоснимков
и десятки часов видео –
итог Левиных стараний.
Кстати, в какой-то момент, я заметил,
что его видеосъёмки
отличаются отменным
«стоянием кадра».
Поинтересовался.
И он объяснил:
«Я научился
останавливать
дыхание…
но,
Александр Борисович,
камера
всё-таки
ещё
трясётся…
от стука сердца,
пока ещё…»
Ну, и к концу срока пребывания
прорвался
Лёвин долгий тайный интерес.
Улучив подходящий,
по его мнению,
момент,
он
ввёл в изумление бабку Милку,
остановив
её полёт
в грациозном
антраша
вопросом,
явно измучившим
его архивистскую душу:
«А Вы здесь
с Александром Борисовичем
с семьдесят шестого года
тусуетесь?..»